Дмитрий Гаричев
* * *
в посёлке первенцы мертвы
без видимых причин.
приходят сизые менты,
опека и священник,
ведут неспешный протокол,
держа оружье на виду,
и ночь стоит как ледокол
в тёмно-зелёном льду
прислушивается плита
ещё в обугленный плафон,
но во дворе не жгут петард,
не клянчат в домофон,
и лестничный сгорает спирт,
уже не нужный февралю,
всё кончено, и я не сплю,
жена моя не спит
выходят матери в пальто,
как двадцать лет тому назад,
прожившие хлебозавод
и хладокомбинат.
их руки пропускают снег,
как бы утративший мотив,
как бы освоивший мотив
их пенья трудового
преодолён напрасный хлеб,
воздвигнут острый лёд,
нестрашен скорбный аттестат,
повестки прощены,
с балконов лезет чешуя,
надсмотрщик бьёт в пожарный щит,
и разжимаются края
совокуплённых плит
выходит с песнями огонь,
потом стоит под козырьком,
совсем далёкий и другой,
ни с кем из наших не знаком,
и проникает к старикам
на этажи, как нефилим,
чтоб истребить их аспаркам
и клофелин
мы просыпаемся ещё,
не признаваясь до конца.
в другом конце теперь видней
пылающий ханой,
но те, кому принадлежат
рабочий хлеб, железный лёд,
другое в жизни сторожат,
никто их не поймёт
из среднерусской синевы,
не достающей до виска,
на их губах светлеют швы
водопроводного песка.
стучит четвёртый кипяток,
срывая крышку за двоих,
и занимается восток,
и обнимает их